Сочащийся яд

Последняя ночь была мучительно тяжелой; сон смешивался с явью, а явь наполнялась отупляющей и поглощающей весь остальной мир болью. Казалось, будто какой-то неведомый мучитель раскалял докрасна железные прутья и неведомым способом заправлял их Спурию под кожу, под мышцы, вглубь его тела, нестерпимо паля внутренности. Утро не принесло облегчения, началась рвота. Обожженный адским пламенем желудок не хотел мириться со случившимся и, пытаясь избавиться от смертоносного врага, со слезами, хрипом и хлюпаньем, выворачивался наизнанку, попутно выворачивая и целое тело вместе с душою…

Экстренно вызванный врач был бессилен спасти или хотя бы облегчить мучения умирающего. Его друзьям оставалось лишь самоотверженно наблюдать кончину одного из них или заплатить хитрому греку Харону тройную цену за то, чтобы мрачный перевозчик вытащил свою лодку на берег и усадил в нее страдальца вне очереди.

Спурий, новоназначенный примипил, был отравлен. Он умирал – несправедливо медленно, как может показаться тому, кто, как он считает, испытывает рядом с угасающим героем, почти такую же, почти физическую боль – но кому-то постороннему, здоровощекому и лишенному этой застилающей рассудок мглы сочувствия, ясно, что события разворачиваются почти моментально. В конце-концов, что такое несколько часов в сравнении с днями, месяцами или годами ожидания неизбежного? Для самого же примипила время перестало существовать – оно не остановилось, не тянулось, его просто не было, так же, как нет его для влюбленных, тонущих во взглядах своих сердечных alter ego – с той только разницей, что влюбленной Спурия стала боль. И она, как редкостно упрямая и низкая женщина, не хотела оставить его, несмотря на все протесты предмета своей страсти и громогласные проклятия его окружения. Она вцепилась в свою жертву мертвой паучьей хваткой, овила ее коконом, целиком подчинила себе и стала с ней одним целым. Да, время перестало существовать, телораздирающая боль затмила собой все.

«Что же, ему уже легче,» - спокойно произнес ни на шаг не отходивший от командира первой центурии врач. - «Он только что потерял сознание.»

И верный последователь пораженного Зевсом, но принесенного мойрами на Олимп, сына Аполлона не ошибся. Сознание Спурия действительно уже рассталось с телом и в последний раз отправилось в гости к его душе. Прощаясь, они, как старые добрые приятели за кувшином вина, вспоминали ярчайшие моменты жизни примипила: вот он рождается, издает свой первый крик, обессилевшая в родах мать и гордящийся своей семьей отец узнают, что родился мальчик – крепкий, здоровый, скоро его непременно назовут героем Римской Империи; вот он уже мальчишка, играется в семейной усадьбе с родителем и его ближайшими друзьями, они учат его быть мужчиной, воином, командиром и отцом; вот мать его и сестра, залитые слезами, множество людей в их доме, и перстень с руки предательски убитого отца, водруженный на палец его наследной, еще юношеской длани; вот эта уже взрослая десница, держащая короткий меч, пронзает убийцу и скотину, его нанявшую; вот он центурион, прошедший не одно сражение и получающий дубовый венок за спасение гражданина; а вот он обожаемый солдатами примипил легиона – на пирушке, устроенной в честь нового назначения…

Его ждут дома… Гонцы уже помчались к семье и друзьям в Риме с радостной новостью: «Спурий назначен примипилом!»… И вот, кажется, он лежит не здесь, в бреду, среди грубых деревянных стен и окружающих их глубоких рвов, а в своем семейном доме, среди любящих домочадцев, окруженный изысканной утонченной роскошью. За окном гомонит прислуга: мужчины, без тени стеснения, отпускают двусмысленные шутки, на которые женщины отвечают звонким задорным смехом… А Она так ласково глядит ему в глаза…

В этом спокойном и любящем доме Спурию вспомнилось, как несколько лет назад, в Риме, он встретился с необыкновенно интересным человеком, который называл себя Петром, апостолом, и рассказывал о едином Боге, его сыне и иной, странной и чуждой Вечному городу, морали. Новые знакомые провели вместе не один вечер и, хотя расстались каждый при своем мнении, в день прощания тогда еще центурион услышал: «Спурий, придет время, и ты познаешь единого Бога. Как и в сердце каждого человека, Он живет в твоем, пусть пока оно и блуждает во мраке. Воскресший Сын Его говорил нам: «Кого вы простите, того и я прощу. И спасен будет тот, кто не видел, а уверовал», - прими же, римлянин, мое благословение». - «Пусть и тебя хранит твой христианский Бог и Юпитер! Ведь с такой верой ни ты, ни твои последователи долго здесь не удержитесь. Рим – это бесконечная война, а не всепрощение…»*

«А, может, он и был прав… тогда…» - прошептал Спурий и услышал тихий шелест, подобный шелесту сотен крыльев чудесных птиц, обитавших в землях, попранных ногою Александра Великого, но оставшихся за восточной границей Римской империи. Он заполнил собой все пространство вокруг и будто бы окутал примипила еще большим теплом, безмятежностью и спокойствием. Откуда-то издалека донесся голос: «Спурий! Спурий! Встань, примипил!» - и все растворилось.

Согласно канонам медицинского искусства, врач громко звал умершего, однако ни один мускул не дрогнул на искаженном страданиями бледном лице. Не было ни пульса на артериях, ни признаков дыхания, зрачки примипила расширились, и жизнь со всей неумолимой очевидностью уже покинула еще так недавно вызывавшее восхищение прекрасных женщин и уважение уверенных в себе мужчин сильное тело. Тогда, обернувшись, он вырвал присутствующих из тяжкого оцепенения: «Увы! Мы все последуем за ним в том порядке, который нам назначит судьба! Позовите рабов, теперь его нужно омыть, набальзамировать, завернуть в саван, а сверху в одежды – и обязательно придать лицу благородный вид. А если этого сделать не удастся – наложить на лицо маску. На похоронах будет присутствовать множество людей, им ни к чему видеть того, кто будил в наших гражданах гордость и уверенность, уничтоженным – пусть яд злосердечия хотя бы сегодня не сочится в людских жилах…»



------------
* Вскоре христиан объявили кровожадными поджигателями столицы империи, и началась травля, достойная той, что свершится почти через 2000 лет, но называющие себя христианами в ней уже будут играть полярно противоположную роль – роль палачей.